Читать онлайн «Преподобный Максим Исповедник — посредник между Востоком и Западом». Страница 23

Только это может действенно отринуть «благодатью рождение первого Адама соответственно наслаждению», поскольку «благодать безгрешного состояния» есть благодать нового духовного рождения, иначе говоря, «сила таинственного усыновления в Духе», которая будет действовать в человеке, принявшем святое крещение [386].

Учение преподобного Максима, несомненно, несет в себе в большей мере, чем у других греческих отцов, смущающее сходство с западной концепцией, восходящей к блаженному Августину.

В первую очередь, можно отметить ту важность, которую преподобный Максим усматривает в передаче Адамова греха, рождении по принципу пола и в наслаждении и страстях, которые с этим соединены [387]».

Во вторую очередь, можно отметить пессимистический взгляд преподобного Максима на падшее человечество. Он считает, как и епископ Иппонский, что человеческая природа глубоко поражена стремлением ко греху. Этим она обязана сильному влиянию демонических сил, присутствующих в страстности человека и действующих через нее, и соответственно наклонностям, которые из‑за преступления Адама пометили собой эту страстность: поиски наслаждений и бегство от страданий, порождающие лукавые страсти. Что касается этого последнего утверждения, оно может быть сопоставлено с той определяющей ролью, которую блаженный Августин отводил похоти.

А в–третьих, преподобного Максима отличает от других греческих отцов и сближает с блаженным Августином то, что он настаивает на слабости и немощи человеческой воли [388]' и, в особенности, то, что он усматривает грех в лоне произволения и выбора человека, то есть внутри каждой личности, поскольку произволение и выбор являются индивидуальными свойствами воли, так как она, находясь в действии, есть способность (или сила) естества[389].

Эти сближения не позволяют, тем не менее, усматривать какое‑либо влияние, прямое или косвенное, которое бы блаженный Августин оказал на мысль преподобного Максима.

С одной стороны, нельзя отыскать в тех местах, где святой Максим разбирает этот вопрос, не только цитирования блаженного Августина, но и каких‑либо аллюзий на его сочинения[390].

С другой стороны, очевидны их многочисленные глубинные различия.

Преподобный Максим не считает, что воля падшего человека всецело лукава и немощна.

То значение, которое он придает связи наслаждения со страстностью, выражает лишь внешнее сближение с той ролью, которую, по блаженному Августину, играет похоть и в которой он видит сугубое орудие бунта плоти против духа [391]. В этом вопросе, как и во всем, что касается диалектики «наслаждение — страдание», преподобный Максим платит дань многообразию греческой мысли (в особенности платонизму и стоицизму), усвоенной аскетической традицией греческих отцов и узнаваемой, в частности, у авторов, которыми он охотно руководствовался: Евагрием Понтийским, святителем Немезием Эмесским, святителем Григорием Нисским. И, тем не менее, преподобный Максим выработал по этому вопросу оригинальную теорию [392].

Различие еще более существенное с мыслью блаженного Августина состоит и в том, что преподобный Максим никоим образом не утверждает и не упоминает виновность (и тем более наказание за нее) всех людей в Адаме или из‑за него [393]. Здесь он проявляет себя во всем верным основному учению греческих отцов.

Роль, отведенная преподобным Максимом наслаждению в создании последствий прародительского греха и в передаче их от первого человека, кажется, прежде всего, удивительной и чрезмерной. Этот аспект рассуждений преподобного Максима может оттолкнуть современного читателя, но может быть также и расценен им как анализ диалектики наслаждения и страдания, «сохраняющий свежесть свидетельства для читателя XX века и позволяющий ему отыскать здесь свой собственный опыт» [394]. Теория преподобного Максима во всем, что касается наслаждения, всегда оказывается проясненной и по большей части оправданной особым учением, в котором он говорит о свойствах спасительного домостроительства Христа, которое находится с этой теорией в непосредственной связи и во всех случаях в совершенной согласованности, о чем X. У. фон Бальтазар мог говорить как о «точности, почти геометрической»[395].

И напротив, суть учения о непорочном рождении Христа оказывается абсолютно ясной, и понятно, почему преподобный Максим отводит в своей христологии столь важное место тому новому способу, соответственно которому Христос был рожден. Роль, которую играет для спасения человечества Его победа над искушениями, и страдания, которые Он претерпел во время Страстей, находят в суждениях преподобного Максима оправдание, которому, без сомнения, нет равных в христианском богословии. Действие крещения как нового рождения духовной природы получает также в учении святого Максима новое звучание.

По своему месту и оригинальности, в целом, нам кажется, мысль преподобного Максима, в большей степени, чем построения кого‑либо из отцов, занимает по изучаемому нами вопросу позицию золотой середины, устраняющей те точки зрения, как западные, так и восточные, которые могли быть крайностями и которые мы приводили в начале этого исследования. Поэтому нам представляется возможным говорить о ее преимущественном положении для диалога и встречи.

Вопрос о примате Римского папы был и остается вместе с вопросом о Filioque одним из принципиальных причин разделения Латинской и Православных Церквей и одним из главных препятствий к их соединению. Историки обеих сторон сходятся сегодня в признании того, что особенно начиная с IX века Латинская Церковь выработала такой подход к пониманию папского примата, который сильно отличался от того, каковым он был в предшествующие века. Этому содействовало то, что ему стали придавать ярко выраженное политико- юридическое направление, где власть заменяла авторитет, где примат почитался как превосходство, где централизм обгонял коллегиальность. Диалог становился все более и более трудным, поскольку, с одной стороны, латинские богословы пытались перетолковать всю историю папства первых веков в свете этой новой модели, чтобы ее оправдать, показывая, что она существовала на всем протяжении своей истории с самого момента возникновения, а с другой стороны, восточные богословы, противодействуя такому пониманию, доходили до того, что вообще отказывались признавать существование какой‑либо формы римского первенства, имевшего место в первые века, в этом ключе объясняя святоотеческие и канонические тексты, а также приводя исторические факты, которые могли бы свидетельствовать о его ограничительном и минималистском характере. Несмотря на предпринятые усилия и некоторый прогресс, достигнутый как одной, так и другой стороной в более объективном изучении прошлого, вопрос остается животрепещущим.

Суждения преподобного Максима Исповедника по этому поводу представляют огромный интерес. Он является одним из редкостных отцов Церкви, кто определил четкие позиции по этому вопросу, отмеченные двойt ным своеобразием его собственного положения: не имея никакого места в церковной иерархии (он всю жизнь оставался простым монахом), он при этом обладал доподлинным знанием одновременно как Церквей восточных, так и Церкви западной, а также поддерживал непосредственный контакт с их представителями в связи с монофелитскими и моноэнергитскими спорами (пребывая около семи лет в Риме около папы и богословов его окружения) в том историческом контексте, где вопрос об отношении Рима с восточными Патриархатами являлся узловым.

Многие творения преподобного Максима являют свидетельства уважения к Римской Церкви, к ее деятельности и к ее служению, а также содержат некоторые экклезиологические идеи, которые позволяют определить ее природу и ее значение. Этого нельзя было не учитывать, как важнейшего свидетельства[396], которое невозможно обойти в дискуссиях о римском примате между Латинской Церковью и Православными Церквами после их разделения и в виду их соединения. Мы бы хотели здесь уточнить, восполнить и прояснить некоторые исследования, которые были уже проделаны в этом направлении преподобным Максимом, и вычленить, насколько это возможно, главные принципы его экклезиологии, которая, вплоть до наших дней, была мало изучена.

Если и можно найти в ранних творениях преподобного Максима какие‑либо аллюзии, связанные с апостолом Петром, они касаются его собственной личности и никоим образом не могут быть представлены в связи с Римским престолом и его главой. Целью Исповедника является лишь объяснение некоторых туманных мест в Писании[397].